1 (17) апреля 1918 года во время сражения за Екатеринодар кавалерия белых в конном строю атаковала пехоту красных. Вот как об этом писал в своих воспоминаниях, опубликованных в 1935 году, Л. Половцов
"Отряд черноморцев (казаков, воевавших за красных - ИО) вырывается с фланга, грозит отрезать армию от обоза. Ген. Эрдели бросает всю конницу в атаку. Место топкое, поросшее кустами и деревьями. Черноморцы метким, прицельным огнем встречают кавалерию. Но месть, месть за убитого (генерала Корнилова - ИО), - и полки несутся, как бешеные. Рубят с плеча, топчут лошадьми, и отборное войско "товарищей" мечется в ужасе. Влезают в кусты, прячутся за деревьями, но везде достает их острая шашка, а пощады нет. Триста всадников, однако, полегло на месте... Обходная колонна разбита, и грозная опасность для обоза, со всеми ранеными, миновала"
(Половцов Л. Рыцари тернового венца).
Однако эта редчайшая для того периода атака кавалерии на пехоту предстает совсем в другом свете глазами полковника Черешнева, участвовавшего в ней в качестве командира взвода казаков.
"Наступал момент, о котором каждый из нас мечтал с раннего возраста - атака в конном строю и рубка противника. Подтянув подпругу у моего горячего и несовсем послушного коня и проверив, легко ли шашка выскакивает из ножон, я огляделся. Взвод был готов. По совету бывавших уже в конных атаках офицеров мы оставили наши "кожухи" и бурки под скирдою и в строй стали налегке. Опять команда: "По коням; садись", - и взвод выравнялся по соседям юнкерам. Правее нас выстраивался 1-й эскадрон; левее виднелись густые ряды Елизаветинцев и Марьинцев. Передние сотни сразу же построили двух-шереножный развернутый фронт; кто был во второй линии, не знаю, но кто-то был. До неприятеля в этот момент было шагов с тысячу. Командир сотни, гвардеец полковник Рашпиль, выехал на уставную дистанцию вперед, повернулся в седле и, указывая в сторону противника, скомандовал: "Сотня в атаку - Шашки вон - рысью - МАРШ!" - и сразу же поднял своего большого гнедого коня в свободную рысь, сверкнули наши шашки, и сотня двинулась за своим командиром. Первое время мы шли по твердому грунту, и наши кони охотно и легко следовали за бывшими впереди взводным командирами. Мой "Азият" вообще не терпел кого-либо впереди, и мне трудно было сдерживать его порыв вперед. Злился я на него ужасно: негодуя на сдерживающий повод, он уклонялся то вправо, то влево, и ломал строй. На этого коня и двух рук было мало, а тут ведь в правой руке была шашка; как я не отрубил себе ухо, не знаю. Еще более негодовали на меня мои соседи, прапорщик Кадушкин слева и подъесаул Помазанов справа. Мы быстрою рысью сближались с неприятелем. Огонь противника был редким, но пули уже находили случайные жертвы в наших рядах. Прошли мы так, рысью, шагов 300 - 400; полковник Рашпиль перевел нас на намет, и только что мы начали скакать, как твердый грунт кончился, и мы очутились на вспаханном поле. Кто знает кубанский запаханный чернозем, да еще весной, после таяния снега и дождей, тот поймет наш ужас, когда мы начали чувствовать, как все больше и больше уменьшалась скорость нашего движения. Мы продолжали скакать, но уже на тяжело дышавших лошадях. С расстояния 400 шагов красные открыли огонь залпами. Здесь уже можно было видеть, как падали лошади и валились с них люди. А немного впереди, еще 100 - 150 шагов, сотня напоролась на болото. Лошади с трудом, где "собачьей рысью", а где и шагом, двигались вперед по этому болоту. Против нас красные были в двух шеренгах; передняя стреляла "с колена", а задняя стоя. Цепи красных были неровные: местами они сбивались в кучки, а в других местах стояли одиночки, в 3-х, 4-х шагах друг от друга. Каждый из нас смотрел вперед и ждал - когда же они повернут и побегут назад. Но ни беглецов, ни потерявших дух не было. Вглядываясь вперед я, к своему удивлению, увидел на некоторых рыжие и черные мохнатые шапки, каких много было у закубанских пластунов. Так вот почему не было паники у нашего врага! Мы продолжали атаку, хоть наше "Ура" уже перестало быть грозным и мощным. Нас продолжали расстреливать, теперь уже частым огнем. Тут, собственно, и погибла наша сотня. Пал Рашпиль, многие юнкера; получил рану в грудь и наш взводный, подъесаул Чигрин; рядом со мной был ранен в руку подъесаул Помазанов. Линия атакующих перестала быть линией: кто выбыл из строя по ранению, у кого упала лошадь, а кто и повод начал укорачивать, не видя рядом соседей. Нашей кучке повезло: грунт перед нами был выше и суше, чем у соседей, и коням было легче идти. Кричим "Ура" и наддаем ходу. По сторонам уж некогда оглядываться, но слышим, что "Ура" замирает и, наоборот, становятся слышны крики и "Ура" от противника. Вот тут-то, не дойдя до неприятеля всего лишь шагов 50, кто повернул назад, а кто вдоль фронта вправо. Вперед продолжали скакать лишь те, кто не мог остановить разгоряченных лошадей, да еще те, кто даже в этой ужасающей обстановке инстинктом понимали, что на такой дистанции повернуть спину к противнику - значило стать мишенью для стрельбы в упор. Против нашей кучки всадников (а скакали мы в интервалах 2-х, 3-х шагов) были одиночные люди неприятельской цепи. Передняя шеренга встала с колен, и тут у них началось небольшое замешательство: кто начал отступать к задней шеренге, кто перемещался вдоль цепи, кто вкладывал в затвор новую обойму, кто брал винтовку за дуло для встречи нас "в приклады". Это волнение и спасло нас. Как мы проскакали последние шаги, не знаю, не до того было. Помню только, что для себя я наметил точку удара: вразрез между красногвардейцем в солдатской "ушанке" справа и "рыжей шапкой" слева. "Ушанка", видимо, выпустив очередную пулю в несущегося на него всадника (и, к счастью, "промазав"), колебался не то досылать следующий патрон в ствол, не то готовиться встретить врага штыком, Его-то, "ушанку", я и выбрал для себя, оставивши "рыжую шапку" Мише Кадушкину. Так мы и влетели в цепь: слева от меня Кадушкин; справа урядник Скрыпник, чуть дальше вправо урядник Шрамко, сотник Ярош, урядник Телеганов и еще кто-то. Еще до удара я решил рубить сначала вправо, и сейчас же влево. В последний момент моя "ушанка" подняла винтовку, чтобы закрыться от моего удара шашкой, но одновременно этот человек уклонился от меня полуоборотом влево, и этим открыл шею и правое плечо. По шее я и рубанул. В следующий момент я перегнулся влево, рубить пластуна в рыжей шапке, но мой "Азият" как-то внезапно рванул вправо, и я ударом влево промахнулся. Сейчас же за этими двумя красными показалась еще какая-то фигура, опять у меня слева. Я ее кольнул но, далеко перегнувшись, чтобы достать ее концом клинка, я сам чуть не слетел с коня. Впереди меня никого не было; крики и стрельба были уже позади, и мне стало ясно, что я очутился в тылу у противника, сзади его цепей. Подскочили ко мне мои одностаничники прапорщики Кадушкин и Шкарлат, невредимые, и сотник Ярош, раненый в ногу, Урядник Скрыпник остался убитым при прорыве через цепь, Недосчитались мы и Телеганова; были и еще, кто не прорвался. Мы, уцелевшая четверка, сразу же сообразили, что единственной возможностью для нас выйти назад к своим, было пробовать обогнуть неприятельский отряд подальше от места атаки. Так мы и сделали: по кустам и за деревьями мы взяли влево и очень скоро нашли конец неприятельской цепи; загнувши еще больше влево, мы довольно быстро очутились "на нашей стороне". Подскакали ближе к укрытию и заметили, что там много всадников и пеших, сообразили, что это были "кадеты". Так оно и оказалось: это были казаки-Елизаветинцы, не дошедшие в атаке до Садов и "благоразумно задержавшиеся" у разных закрытий. Подъехавши к ним, мы свалились с коней: тут мы почувствовали страшную усталость. Ярошу перевязали раненую ногу; пуля, ранившая Яроша, вошла в плечо его коня, но, очевидно, не затронула ни кости, ни артерии, так как конь был в полном порядке. Зато с моим "Азиятом" было хуже: у него в левом бедре была рваная рана, и из нее беспрерывно шла кровь. Это была штыковая рана; "рыжая шапка" метила штыком в меня, но, уклоняясь от удара Кадушкина, запоздала и вместо моей ноги ударила штыком в "Азията". Тут я вспомнил, как вздрогнул мой верный конь, когда мы проскакивали цепь. На мне же не было ни царапины, хотя два пулевых отверстия испортили рукав и левую полу моей "бичехаровки" (дачковая гимнастерка, с грудными карманами "под газыри")"
(Черешнев В. Конница под Екатеринодаром //Вестник первопоходника. №9 июнь 1962 года).
©
Саша Смирнов, 4 года. Погиб при обстреле Петровского района Донецка 25 января 2015 года вместе со своим отцом Иваном Александровичем Смирновым (1989 г.р.).
